Речь Кристианы Кёрнер на вручении премии Пауля Целана, 2017.

Глубокоуважаемые дамы и господа, дорогие друзья,

то, что сегодня мне вручают премию имени Пауля Целана, потрясает меня. И что мне ее присудили прежде всего за роман Павла Зальцмана – это для меня особая, величайшая радость.

Но прежде, чем я облеку в слова свою благодарность и радость, мне все же придется совершить вместе с вами маленький обходной путь через опустошенную территорию. Иначе не получится: слишком уж бросаются в глаза параллели в биографиях этих двух авторов.

Пауль Целан, Павел Зальцман, два Пауля или два Павла, родившиеся в Черновцах и Кишиневе, городах, расстояние между которыми всего лишь 300 км по прямой линии, оба – поэты и переводчики (Зальцман тоже писал стихи, тоже переводил литературные произведения – например, «Кетхен из Гейлбронна» Клейста, на русский); Целана и Зальцмана сближает также биографическая травма, в которой, при всем ее трагизме, к сожалению, нет ничего удивительного: родители их обоих были убиты немцами. Родители Пауля Целана погибли в одном из трудовых лагерей. Отец и мать Павла Зальцмана умерли от голода в первую ленинградскую блокадную зиму 1941/42, в своей квартире. Они были гражданскими людьми, двумя из более чем миллиона других, погибших за те 900 дней, когда немцы осаждали город.

Этот систематический геноцид посредством голода, что мне вновь и вновь приходится констатировать, здесь, в нашей стране, все еще не стал частью коллективного сознания – как и многие другие преступления немцев против человечества, совершенные в Восточной Европе, Белоруссии, Украине и России. Катя Петровская писала в 2011 году о «стене в голове», которая проходит чуть ли не по линии тогдашнего Восточного фронта. С тех пор никаких существенных изменений не произошло. Это стыдно и прискорбно, и такая ситуация должна каким-то образом измениться. Как бы то ни было, любой, кто занимается русской (украинской, белорусской, польской) литературой, всегда делает это, осознанно или нет, находясь в такой эхокамере вины.

Пауль Целан, в связи с вручением ему в 1958 году Бременской литературной премии, сказал:

Достижимым, близким и неутраченным оставалось, среди всех утрат, только одно: язык.

И он продолжил, имея в виду новейшее поколение поэтов:

Он создается усилиями тех, над кем летают небесные тела, являющиеся творением человеческих рук, кто, будучи лишенным крова даже в таком, прежде не мыслимом, смысле, и, стало быть, пребывающим, самым жутким образом, в свободном пространстве, со своим бытием отправляется к языку – раненый действительностью и ищущий действительность.

Раненым действительностью, думаю я, отправляется к языку и Павел Зальцман, чтобы в его романе «Щенки» покинутость и страдания тварных существ снова стали действительностью. Он добивается этого с беспощадной точностью, в тексте, полном задыхающегося напряжения, пронзительного страха и отчаяния. Первичный вектор движения этой сорвавшейся с цепи, временами будто обезумевшей речи – падение, низвержение, со всеми подразумеваемыми оттенками смысла: падать, нападать, впадать в состояние бегства, опрокидывать(ся). В низвергающемся, как молнии, синтаксисе, в смешении гетерогенных голосов, в мимикрии трансрациональных состояний бытия язык обретает голос, в целановском смысле. Я думаю, к Зальцману можно отнести то, что Пауль Целан сказал о поэзии: что здесь с нами говорит тот, кто не забывает об угле падения своего бренного существования.

Как приблизиться, путем перевода, к архитектурной конструкции такого текста? Для этого нужен весомый читательский багаж – включающий, скажем, экспрессионистскую прозу или переводы Хлебникова и Хармса на немецкий; тут требуются, что понятно само собой, большое уважение к переводимому тексту, способность испытывать печаль и сострадание; тут не обойтись без точности, но также без любопытства и без умения наслаждаться звучанием слов, комбинаторикой, изобретательностью; и еще, как говорит наш коллега Олаф Кюль, тут должен, при всей самоотверженности переводчика, присутствовать и наступательный задор, чтобы «вновь и вновь противостоять любым притязаниям на однозначность» – поскольку то толкование, которое претендует на окончательность, гасит искру субверсивности, являющуюся неотъемлемой частью литературы. Только снарядившийся таким образом переводчик сумеет, в осмотрительной игре с целевым языком перевода, достигать новых берегов, пересекать границы, расширять границы.

По этому поводу – один маленький пример из моей мастерской. Я хотела бы обратить ваше внимание на эмоционапльно-эстетический потенциал немецкого нулевого артикля. Русский язык никаких артиклей не знает, и переводчик, следовательно, должен решать относительно каждого существительного, поставить ли перед ним определенный артикль, неопределенный или вообще никакого. Роман «Щенки», в переводе на немецкий, начинается с шелстящего, как при Сотворении мира, дуновения: „In den Kiefern fliegt Wind“ («В соснах летит ветер»). Потом кинокамера перемещается, в действие вступают объектив с переменным фокусным расстоянием и широкоугольный объектив – мы видим капли, паутину, земляной бугор, колеи, – и наконец раздаются выстрелы. Они, впрочем, начинают звучать еще раньше – в несущих смысловую нагрузку существительных, помещенных в самый конец предложения, – и эта резкость, внезапность синтаксических заключительных пунктов лучше всего прослеживается, если не пользоваться артиклями:

Wasser trägt Schaum. In kurzen Wolkenaufrissen leuchtet Sonne. Ihr entgegen zuckt, in Tropfen gespiegelt, Gewehrfeuer. («Вода несет пену. Короткие разрывы в тучах светятся солнцем. Навстречу ему мигают, отражаясь в каплях, ружейные огни».)

Чтобы передать синтаксический каскад русского текста, слово Sonne («солнце»), вопреки немецким грамматическим правилам, используется здесь без артикля. С помощью звуков и интонации в текст контрабандой переносятся дополнительные и скрытые смыслы, и в результате пространство немецкого языка, пусть лишь на крошечный участок, но расширяется.

Речь Павла Зальцмана умеет удержать в себе ужас, безнадежность – сохранив их в каскадах предложений, в речевых щелях, в миниатюрных звуковых и смысловых взрывах, – и именно поэтому она способна вызывать чувство сопереживания. Это чувство испытывает и переводчик. Вправе ли мы отнести освобождающее и утешительное слово Пауля Целана, из речи «Меридиан», произнесенной им в 1960 году при получении Бюхнеровской премии, к нашей деятельности? Можем ли и мы, по ходу нашей кропотливой, скрупулезной и в то же время приносящей радость трансформационной работы, после долгих прямых и окольных путей, тоже время от времени находить нечто –

нечто – наподобие языка – нематериальное, но земное, относящееся к Земле; нечто кругообразное, что, пройдя через оба полюса, возвращается снова к себе самому, и при этом – радостно – даже пересекает тропики тропов… меридиан – ?

Я все-таки верю, что это может случиться. И тогда, при радостном пересечении «тропиков тропов», высвободится и что-то такое, что уместно назвать счастьем перевода.

Тем, что иногда переживаю это счастье, я обязана многим людям. И теперь наконец приблизился тот очень почетный и радостный момент, когда я могу выразить свою благодарность.

Прежде всего – коллегам. В начале моей деятельности как переводчика Розмари Титце помогла мне понять, что перевод, помимо прочего и не в последнюю очередь, – это ремесло, которому можно научиться. Аннелоре Нитшке в тот начальный период самоотверженно поддерживала меня советами и делами, Анна Шибарова и Андреас Третнер блестяще провели две двуязычные переводческие мастерские, познакомившие меня, в стремительном темпе, с важнейшими принципами перевода. Им всем я бы хотела выразить самую сердечную благодарность.

Также своих редакторов я хочу поблагодарить от всей души, упомянув, как представителей их всех, первых и потому особенно важных для меня: Хельгу и Кристофа Вахингер из издательства «Лангевише-Брандт» и моего многолетнего редактора Катарину Раабе, которая неизменно поддерживала меня в поисках оптимальных слов, стиля и выразительных средств.

Особой благодарности заслуживают все те, кто способствовал тому, что у меня появилась возможность представить «Щенков» Павла Зальцмана немецкоязычной публике. Я сердечно благодарю Татьяну Баскакову за то, что она обратила мое внимание на этот роман, и за ее замечательную помощь на протяжении всего процесса перевода; я благодарю Лотту Зальцман, дочь писателя, и его внучку Марию Зусманович, которые доброжелательнейшим образом отвечали на мои многочисленные вопросы. С самым теплым чувством благодарю участников двуязычной переводческой мастерской в Штралене в 2013 году и членов «Русской группы» в Берлине, от которых я получила ценные замечания, касающиеся моих пробных переводов. Моя сердечная благодарность – Институту перевода в Москве, за финансовую поддержку этого проекта.

Не в последнюю очередь я душевно благодарю моего издателя Андреаса Рётцера из издательства «Маттиас & Зайтц» в Берлине, который взял на себя риск опубликовать такой загадочный и трудный текст, и Майке Рётцер, которая со вниманием и чуткостью просмотрела мой перевод.

И я хотела бы воспользоваться случаем, чтобы самым проникновенным образом поблагодарить моего мужа Сергея Винтера, без чьей неустанной поддержки и великодушной преданности авантюра моей переводческой деятельности вообще бы не состоялась.

За то, что мне присудили премию имени Пауля Целана, причем прежде всего именно за эту работу – за беспорядочный, анархичный, травматический роман Павла Зальцмана, – за это я глубоко благодарна членам жюри премии и Немецкому литературному фонду. А тебя, дорогая Беттина, я от всей души благодарю за твои столь дружеские и прекрасные слова.

Вам же всем – самая теплая благодарность за то, что пришли и слушали нас. Спасибо.

Перевод с немецкого языка Татьяны Баскаковой.