Роман «Средняя Азия в средние века» был задуман во время поездок на натурные съемки в Среднюю Азию (июнь-август 1934 г., ноябрь-декабрь 1938 г., май-август 1939 г.), в период работы Павла Зальцмана на киностудии «Ленфильм». Записывался текст уже в Алма-Ате, в основном в два этапа: в 1944-1946 гг. и 1950-1951 гг. Тетради, куда он от руки, простым карандашем вписывал текст романа, находятся в плохом состоянии, некоторые места не поддаются расшифровке из-за неразборчивости почерка и осыпавшегося графита. Готовится публикация романа в издательстве «Ad Marginem», редакция и комментарии Татьяны Баскаковой. Выход планируется в конце лета 2018 года.

Значение большинства экзотических – арабских, тюркских и персидских слов – приводятся в конце текста, в алфавитном порядке.

Из романа «Средняя Азия в средние века». Глава ХХ. Базар.

В этот день толпа на базаре другая, чем обычно. Обеспокоенные мастера, купцы и дехкане переходят с места на место, не замечая корзин с вишней, отставляют чашки с утренней шурпой, отходят от навесов и кузниц, оставляют вьючных ослов у стены, переговариваются, смотрят по сторонам.

— Да, растащили три хирмана, ободрали в Хумсане сад, да развалили крупорушку на Кок-Су, сожгли сарай с червями у Ахунда-муллы-мудариса. Всё за одну ночь

— Кто? — Неизвестно. Напали на дехкан из Бричмуллы, которые везли просо. Угнали у них ослов, а самих убили. Что скажет Кора?

— А где он?

— В том-то и дело, где он? Если б был здесь, они не стали бы.

— Куда же девался? Может ушел в степь к родичам? Надолго ли? Если надолго — плохо. Да и день сегодня какой-то душный. Да, можем разматывать салла и вытряхивать кесек.

Базар неспокойно движется. Продавцы поглядывают зорче. Корзины открыты на половину. Другие задумываются и на вопрос покупателя, тряхнув головой, одергиваются. Вдруг небольшая часть толпы, как ток в хоузе, неожиданно направляется к мечети. За нею со всех сторон вытягивают головы, оборачиваются и переспрашивают.

— Это мударис? Ишан? Он что говорит?

— Нет, сюда пришел новый дивона.

— Какой дивона?

— Разве ты не знаешь? Дивона из Мишраба.

— Как! Он здесь?! Тот самый, о котором рассказывают? А ну-ка позволь, дай пройти…

По тропинке, огибающей водопад, к мечети спускается дивона. Он спокоен и нетороплив. Широкие пальцы с немного загнутыми кверху ногтями перебирают коричневые бусины четок. Похоже, что они сделаны из красного шиповника, как у ребенка.

Недавно кончившие утреннюю молитву и ещё оставшиеся во дворе старики поднимают к нему головы и указывают на него. Ишан, второй мударис местной мадрасы, двое улемов и раис, протиснувшийся с базара вместе с несколькими гирлянда, перешептываются друг с другом, спешно толкая в спину, посылают пятерых растерянных ловителей в мечеть и в ближайшие дома, и те уже тащат, тыча в толпу даррой, шесть канаусовых дорожек, кучу парчевых подушек, несколько кошм, паласов и ковров. Всё это приближающаяся к дивоне кучка людей расстилает и раскладывает на маленькой площадке под карагачем в тени. Ишан, тяжело дыша, почесывает волосатую грудь и, вытесняемый этой толпой вперед, медленно и не без опаски продвигается к дивоне, приложив руки к глазам, и говорит:

— Знаменитый дивона! Толпа ожидает, что будет. Но они, не в обиду тебе будь сказано, глядят и на канатоходца над рекой в рамазан. Они это любят. Вот для тебя разостланы ковры и подушки, а наши сердца сжимаются предчувствием. Мы знаем, что в умной книге и дурак находит свою крупицу. Но твои слова для нас, не прими за испуг, чем тише, тем страшнее. Сейчас принесут для тебя фруктов, чтобы ты мог поесть, так как сказано в Посланной Книге: «Ты ходишь так же как мы и есть тоже должен». И хоть это нам грустно, но звучит только то, что тихо. Дай же нам вслушаться.

— Спасибо, — говорит дивона, — я поем.

Он опускается под карагачом на ковер и принимет пиалу из рук ишана. Между тем раис, уже принявший из рук гирлянды, передает ишану косу на трех плетеных шнурках. Поверх свежего катыка на ней лежит лепешка нана, а на лепешке персик. Ишан с беспокойством рассматривает всё это. Дивона поднимает на него глаза и ободряюще кивает. Потом тянет руку за косой, но тут же забывает о ней, и рука, повиснув в воздухе, опускается, а ишан, продолжая держать косу, почтительно застывает.

Темнота раздвинулась, как бывает, коротким блеском и, озаренные, сквозь неё прошли люди. Я сам раздвигаю темноту и пролетаю, как огненное тело. Я сделан из острых стрел, которые в меня попали, — хвост и крылья, — и я лечу, как птица Симург. Но большая темнота вокруг, а света мало. Она свистит и сгущается. Не она ли нас гонит. Нам страшно.

Они явились, как из темной стены, а в середине их светился этот Шахрух. Белым лбом и уголками губ. Усики над ними, как сумбуль. Игрушечный, как ребенок. И всё-таки он один был зрячим. И глядел и видел. А вокруг тело, одежды и дорогая чеканка доспехов, и дорогие камни на пальцах. И ещё шире – весь караван, который служит ему. И когда отлетает душа, всё это остается рассыпанным. Этот принц, когда его понесут на табуте или, может быть, поволокут на аркане по площади, кому он всё это оставит? Некоторое время они будут следовать за ним. Его охотники с соколами, ястребами и бургутами, и цаплями. И дрессировщики с барсами и собаками, и машкарабазы. И ныряльщики, которые доставали ему жемчуг. И его мирзы, и чтецы, и боксы с чистыми голосами. А потом у песен не будет голосов. И сказочницы, и певицы с испуганнымми заплаканными глазами, с размытой сурьмой ресниц, думающие в страхе о будущей пустоте. Его певицы, которых он не услышит. Это будет скоро. И когда я увидел это, мне стало грустно и невыносимо. А почему это так? Я это хорошо понял. Потому что и от меня оторвутся мои слова, укатятся как камни и улягутся далеко друг от друга. Все они ещё здесь, со мной, они шумят вокруг меня, как живая толпа рабов, как послушное войско. Но темнота гонит нас. Несет эту птицу, как искру от ночного костра. И темнота будет смыкаться вокруг. Это будет скоро. Они разбредутся, слуги. Одни уйдут к одному хану, другие к другому беку, обученные ныряльщики будут приносить жемчуг перед другие глаза, певицы, с испуганными лицами и с тоской, не понимающие себя, будут повторять, повторять то, что изменилось, а наше место будет пустым, там уже не останется ни искр, ни перьев от птицы. Что эти дураки разложили свои подушки, которые блестят на солнце. Что это? Это и есть наш свет, который нам отпущен?

Дивона, сдвинув брови, быстро встает и, подойдя к парчевым подушкам, раздвигает полы халата. Толпа выпускает глухое восклицание изумления, когда видит, как по парче подушек ударилась, разбрызгиваясь на солнце, желтая струя. Ишан, улемы и молившиеся старики сохраняют торжественное молчание. Кончив это дело, дивона, со всё так же сдвинутыми бровями, оборачивается к стоящим, чтобы что-то сказать, и уже раздвигает губы улыбкой. Но в это время все оглядываются назад, и он останавливается, так как, заглушая шум водопада, слышен сильный многоязычный крик и топот.

На площадь за ворвавшимися всадниками и вспотевшими, с обезумевшими глазами шатирами, которые уже не имеют сил поднять звенящие руки, вбегает, неразличимый за поднявшейся, как желтая туча, пылью, караван. Влетев на базарную площадь, принц хочет двинуть коня в сторону реки, но останавливается.

Почти в то же время на гребне холма над площадью показывается и начинает спускаться к базару маленькая группа всадников. Они торопят своих коней, из которых шесть идут порожняком. Они хотят обогнуть базар, но увидевши караван и встретившись глазами со стоящим в середине Шахрухом, невольно останавливаются. Громко вскрикнув, тот трогает коня и подъезжает к ним. У них вырывается ответный крик и один из них отделился и бросается к Шахруху. Это Мыруоли.

На ходу Шахрух кричит: — Где он? – А потом, прервав себя, – что у тебя тут, что это такое? — Он показывает на куржум у седла Мыруоли. Потом быстрым движением нагибается и хватает стягивающую веревку. Мыруоли, сжав зубы, помогает ему растянуть её. И Шахрух, запустив руки, достает оттуда голову Кора. Он держит её перед своим лицом, как держат тяжелую чашу, положив обе ладони за уши у затылка.

— Как это могло быть, — говорит он, — как это могло быть?!.

Видно, что его тело напряжено до полного одервенения и неподвижности. Только по высохшим губам он проводит языком, а потом не смыкает их, оставляя неподвижно оскаленные зубы. Замерев от любопытства, большая толпа, смешанная с караваном, глазеет на него А Мыруоли, глядя сверху на далеко роящиеся ряды торговцев зеленью, которые, бросая свои корзины, увеличивают толпу, говорит хрипло и тихо:

— Мы хотели добыть денег. Он настаивал, чтобы встретить тебя. Я говорил, что это ребячество. Это он хотел, чтобы наши пяндоз дошли до самого перевала. Ну и повел. И его держали с той стороны. Его лицо было закрыто платком, чтобы не узнали, кто. И он приказал унести голову

— Как это глупо! Зачем, — говорит Шахрух, — я тоже хотел торжественной встречи. Вот видишь, — показывает он рукой на караван. Привез подарки, только зачем? Ему коня, а тебе девушку. Это лучший подарок. Вдруг он, всё ещё держа пожелтевшую голову Кора-махрама, о чем-то задумывается. Мыруоли перехватывает его взгляд и, полуулыбнувшись, спрашивает:

— Почему же не ему лучший, ведь он тебе дороже?

Лицо Шахруха искажается новым отчаянием, он оборачивается к Мыруоли и говорит:

— Да, теперь я это хорошо понял. Да, я не хотел ему дарить девушку, у меня были другие планы, а эта девушка могла их нарушить… Я обдумал, получалось очень складно. Даже я не мог её держать… А, да, голову тоже… у меня руки трясутся.

Мыруоли забирает у него голову брата, чтобы спрятать в куржум. Но в это время толпа расступается и в конце площади видна медленно приближающаяся маленькая группа людей.

Впереди едут трое свободных всадников в черном, а за ними идут ещё четверо пеших. В конце шествия двое слуг ведут порожних коней, которые несут прилаженный на веревках, покрытый черной шелковой материей табут.

— Что это? – шепчут в толпе, теснясь и расступаясь в обе стороны от маленькой группы. А эти останавливаются перед тяжело сидящим в седле хакимом, и один из всадников, выехавши вперед и сойдя с коня, подходит к нему и подает ему богато украшенный свиток, обернутый куском кисеи. Это послание на изящном листе лучшей самаркандской бумаги. Хаким разворачивает и читает: «По воле бога и вопреки своему желанию, должен обращаться к тебе, хаким, с этими словами. Возвращаю тебе тело, которое осталось без головы. Алла-Самат свидетель, никогда бы я не отделил их друг от друга, если бы не воля сильного рока, который предписывает. И это наполняет меня страхом. Не сомневайся, что я знаю, какой голове принадлежит посылаемое тело. Ничего не могу к этому прибавить, кроме своего искреннего огорчения. Написал это я, Палван-Нияз».

Хаким скомкал бумагу, а потом, быстро сложив её, прячет к себе в пояс, и поднимает глаза на носилки, которые спущены и поставлены на землю. Явившиеся, повернув лошадей, удалаются, чернея над толпой. А толпа, сомкнувшаяся было за ними, опять расступается, потому что к табуту подходит дивона. Он сдергивает черное покрывало и глядит на безголовое тело в кожаных доспехах и кольчуге.

— Значит вот он и есть этот, о ком я думал. Только подумал о темноте и она здесь. А мы глядим издали и ждем, пока она приблизится

Сгрудившиеся вокруг трупа дивона, Мыруоли, Шахрух и хаким некоторое время молчат, так же как охватившая их, заполнившая всю базарную площадь толпа, которая переминается и грудится всё теснее. В то время, как Мыруоли опускает со стуком голову Кора-махрама на табут и прикладывает её к шее, вдруг из глубины площади, сквозь тишину раздаются крики:

— Он! Он! Чудотворец! Он! Щедрый! Расступитесь, дорогие, дайте ещё раз посмотреть и напиться щедростью. Мы, голодные, после его еды. Нет, мы не можем смотреть на базарную пищу, пожевав и поглотав и насладившись сладким соком шашлыков и персиков небесных, а слаще их нет. Вот он! Вот! Кх! Кх! Скорее, проклятые скоты. Мы ещё его увидим. Расступитесь люди, или мы вас раздавим. Не можем же мы его упустить! Вот! Вот! Чудотворец!

— Кто чудотворец? — спрашивает поднявший голову Шахрух

— Он! Он! – кричат три приближающихся голоса и сквозь толпу прорывается новая группа явившихся. Это три купца и с ними шесть вьючных ослов. Купцы становятся на колени перед дивоной и, протянув руки, умоляют:

— Ещё, ещё один обед, господин! Утоли нас! Внутри сжигает!…

Но тут внимание толпы, привлеченное нестройными выкриками трех купцов, внезапно переходит к старанной фигуре, которую до сих пор никто не приметил. Это маленькая девочка, которая выскользнула из-под рук и ног плотно окружающих табут людей, и всё это время, тихо скуля, терлась о носилки, ощупывала грязными руками панцирь, гладила волосы черной бороды Кора-махрама, соскребая с них запекшуюся кровь и стараясь привести их в порядок. Вдруг она отскакивает от носилок, бросается к дивоне и, уткнувшись головой в его колени и обнявши их руками, разражается диким плачем. Дивона не успевает нагнуться над ней, как она поднимает к нему голову с распатланными волосами и кричит:

— Это он! Он! Сделай, чтоб он жил.

Она бросается обратно к носилкам, притягивая за собой дивону, хватает обеими рукам мертвую руку Кора-махрама и протягивает её к дивоне, снова поворачиваясь к нему и впиваясь в него глазами.

Шахрух, на протяжении этой короткой сцены пристально оглядывавший то девочку, то дивону, рывком протягивает к дивоне и свою руку с широко растопыренными, окаменевшими пальцами и говорит:

— Сделай!

Дивона нагибается над трупом на табуте, рассматривает его, потом выпрямляется. Толпа отступает и место остается пустым.

Отодвинуть её. Как зверя, плеткой по морде, вырвать из неё. Его. Себя. Продлить. Засветить огонь. Ей в морду. Дивона вдруг испытывает страшную, малопривычную злобу. Его руки, особенно правую, сжимает такая судорога, что ещё долгое время он не сможет эту правую руку разжать, но он не замечает этого. Окрученной, как веревками, жилами левой рукой, помогая себе правой, он прикладывает плотнее к шее отрубленную голову Кора. Лоб у дивоны покрывается потом, а глаза, покрасневшие от слез восторга, не отрываются от мертвого лица.

— Но осторожно, — шепчет ему Шахрух побелевшими пухлыми губами, — не приставь её как-нибудь криво.

Дивона не слушает его. Он держит обе руки на шее Кора, потом он их отрывает.

Толпа, крикнув так, что стон прокатывается до краев кишлака, отпрыгивает, откатывается, теснится, так как дивона приподнимает тело Кора за плечи и видно, что голова приросла к плечам.

В это время происходит ещё один инцидент: сквозь отхлынувшую испуганную толпу, опрокидывающую даже в самой глубине базара корзины черешен и вишен, наступающую на упавших, мнущую медные носы кумганов, выставленных перед лавками, пробивается ещё один всадник. Это таранча Тагай. До сих пор он с безучастным удивлением смотрел на происходящее, осторожно откапывая присохшую корку в носу. Теперь же, увидя, что Кора сидит целый, он с неохотой, но поспешно протискивается к нему и окликает его:

— Тюра! Датха! Таксыр!

Но Кора не отвечает. Слезая с кобылы, Тогай бормочет про себя:

— Если хозяин есть, то надо служить, ничего не поделаешь. А я думал заехать в чайхану и послушать. Говорят, наши разбили три хирмана. Но на то и господин, чтобы служить. А жаль. Но ничего не поделаешь.

— Так ты ничего не прикажешь, датха? Тогда может разрешишь отлучиться в чайхану ненадолго?

— Да ведь он мертвый, — гооворит кто-то из толпы.

Дивона громким хриплым голосом отвечает:

— Он живой! Бери его, — обращается он к Тагаю, — клади на свою лошадь и вези, я покажу, куда.

— А ты мне что за господин, — говорит Тогай обиженнно, — подумаешь, нашелся караул-беги!

— Он твой господин? — спрашивает дивона

— Да.

— Ну, он тебе это велит.

— А, — говорит Тагай тоскливо, — тогда другое дело. Он, кряхтя, поднимает тело Кора и кладет поперек своего коня. Потом, поглядев, он спрашивает у дивоны:

— А как голова, не отвалится, она крепко…?

— Да, — говорит дивона, — совершенно крепко, гораздо крепче, чем раньше.

— А куда везти?

— Недалеко, — говорит дивона

Но к нему подходят хаким, Мыруоли и Шахрух, окруженный своими людьми.

— Подожди, дивона, — говорит хаким, — я хранил этот пояс, потому что это одна действительно хорошая вещь, которая есть. Больше у меня нет. Я взял его с собой, думая о внезапной встрече, а назначил его ему, — он показывает на Шахруха. – Но я хочу его дать тебе. Возьми. Это красивый пояс.

Он протягивает дивоне пояс, который сверкает на солнце, как лед, так что толпа опять застонала и защелкала языками.

— Я тоже берег это, — говорит Шахрух.- Этого коня для него. Но я прошу тебя, возьми его ты. Приблизившийся к ним блестящий навес раздергивают, и из-под него выводят черного аргамака с выкрашенной красной гривой, светящегося каждой жилкой под тонкой кожей

Дивона оборачивается на них, глядит, берет пояс и обматывает его кое-как вокруг своей босой ноги. Взявши коня под узды, он выводит его. Пояс волочится за ним по базарной пыли. Через несколько шагов он отрывается. Тогда дивона поднимает его и, оглядываясь, ищет глазами. Заметив в толпе нищего старика, слепого, который стоит вытянув голову и опираясь на палку, дивона наматывает пояс вокруг его руки. Затем, вырвав из рук стоящего рядом дехканина пай-тишу, он замахивается ею и со свистом ударяет коня по колену, а затем по другому.. Эти удары так неожиданны и бешенно сильны, что лезвие ломает кости, подрезает обе передние ноги и взвизгнувший страшно конь не успевает отпрыгнуть и падает с размаху в луже черной крови. На этот раз толпа разражается страшным болезненным ревом, который долго не перестает.

— Зачем ты это сделал, — говорит побледневший Щахрух

Дивона подходит к нему совсем близко, так близко, что Шахрух начинает невольно отступать.

— На таком коне ехать к мечети — думать о нем и забыть о боге А я не хочу забывать. Всё это, чтоб не забывать.

Толпа не сразу понимает, что он сказал, но замирает в тишине. Он ещё ближе подходит к Шахруху. — Но дело не только в этом. Не нужен этот конь никому. И мне было жаль оставлять. Ты скоро поймешь, и все поймут. — Эти слова сказаны так тихо, что кроме Шахруха их не слышит никто из толпы. Люди стоят тихонько перешептываясь, на какой-то момент все умолкают, так что слышен только жалобный крик коня, когда один из нукеров перерезает ему горло. Растеряные лица оборачиваются друг к другу, как-будто спрашивая, что произошло. Вдруг кто-то опускается на колени, за ним другой, кто-то вскрикивает, кто-то плачет. Через несколько секунд вся толпа с усиливающимся хриплым криком тянет руки к дивоне, бьёт себя по головам, так что от собственных ударов кто-то валится на землю, общее рыдание, как рев животных, потрясает горячий пыльный воздух над всем кишлаком, и дивона уходит сквозь толпу, которая повалилась на колени, направив головы в его сторону. За ним, пробиваясь между людьми, уходит Тагай на своей бидау, которая, кажется, трещит от тяжести, унося тело Кора.

— Куда они? – спрашивает Шахрух

— Я не знаю, — отвечает Мыруоли.

— Но он будет жив, — говорит хаким, — конечно, он не должен быть мертвым. Он будет сидеть с нами. На нашем месте

Вдруг Шахрух, как-будто что-то вспомнив, обращается к хакиму:

— Разреши, отец, послать кого-нибудь из твоих людей, кто знает кишлак, по важному делу.

— Его, — говорит хаким, — указывая на внезапно вывернувшегося из толпы Фатхеддина, который перебегающими желтыми глазами прямо пожирает всё происходящее. Шахрух шепчет ему несколько слов. Удивленный Фатхеддин кивает и, всочив на коня, выносится из толпы, опрокинув и раздавив не без удовольствия несколько корзин с уруюком в конце базара.

— Но хоть тебе, тебе я хочу отдать подарок сейчас же, — лепечет возбужденный Шахрух, сжимая руку Мыруоли и блестящими от слез глазами глядя вслед увозящему Кора Тагаю. — Я увижу его. Пусть все будут счастливы. Знаешь, как её зовут?.

— Кого? — спрашивает как бы пришедший в себя после дневного шума, очнувшийся в привычном темном дома Мыруоли.

— Девушку, девушку! — быстро продолжает говорить Шахрух.- За коня я отдал Тававис, а за девушку Богустан. Так что у меня не знаю, что и осталось. Это вот, кажется, последний блеск, — показывает он на караван. — Но он будет жить. Я оставил её здесь… одному человеку…, так как был тогда на охоте и не хотел её таскать. – На секунду Шахрух умолкает…, — А может быть и боялся. Ты не представляешь себе, это что-то невообразимое. Тут нет никаких гарантий… и кто его знает, что делается у себя внутри.

— Ого, — говорит Мыруоли шутливо, — ты не боялся оставить её этому человеку… бедняге.

— Нет, нет, у неё есть одно такое свойство, так меня уверяли при продаже. Ах да, я знаю, был такой момент… вот видишь, я так и знал, что это должно было случится, но ты не сердись… да, это свойство, которе не оставляет никаких сомнений. Одним словом, за неё нечего бояться, она вполне невредима. На всякий случай, впрочем, я выбрал самого грязного из дехкан, повидимому, далекого от всяких таких вещей, ну чтоб с ним ничего плохого не случилось… к тому же с одной рукой.

— Что?! – вскрикивает Мыруоли, вздрагивая, как обожженный смолой, — что ты говоришь?

— Да, милый, его зовут, кажется, Илляш, такой дурачок с пай-тишой.

— Боже мой, — шепчет Мыруоли, — широко открывая глаза, — так она не его?! Ничья?!… О Боже мой! Это она! Как её зовут?

— Турдэ.

В эту минуту к ним приближается, согнувшись и подскакивая в седле, так что горб выше головы, Фатхеддин. Подкатившись к обоим молодым людям он, с опаской отодвинувшись от Мыруоли, говорит, обращаясь к Шахруху:

— Господин, её нет.

— Что, что, — шепчет Мыруоли

— Их нет, датка, — повторяет Фатхеддин. Илляш ушел с ослом и вьюком и женщину, кажется, забрал с собой. Качкан ушел в горы, я знаю куда…

С напряжением, искоса Фатхеддин следит за Мыруоли, моргая, в ожидании первого крика, движения, удара, чтоб отскочить. Но кажется при этом, что в глубине глаз у него светится явное удовольствие. Мыруоли срывается, бежит, вскакивает, не коснувшись стремени, и, ударив коня кулаком по голове, проносится сквозь распавшуюся толпу и исчезает. Растеряный Шахрух смотрит ему вслед.

Ах, все были здесь, и только этот говнюк Мырпатыло где-то болтался.

Прошныривая сквозь гущу растеряно толкущихся людей, Кумрэ перебирается через базарную площадь, перебегает мост и далеко на перевале видит бесформенное движущееся пятнышко. Это Тагай на своей бидау с перекинутым поперк седла телом Кора. Кумрэ, отдышавшись, бежит за ними.

АРГАМАК (татар.) — особая порода персидских или кабардинских скаковых лошадей, отличающихся стройностью, быстротой и легкостью бега.

БЕК (бег, бей) (тюрк.) — властитель, господин; синоним арабского эмира, титул знати на Ближнем и Среднем Востоке, в Средней Азии и Закавказье.

БОГУСТАН — посёлок в Бостанлыкском районе Ташкентской области Узбекистана, на высоте 960 метров на уровнем моря, на западном склоне горного хребта Коксу (Западный Тянь-Шань). Поселок расположен среди зелени на берегу реки Пскем, в том месте, где река впадает в Чарвакское водохранилище. В переводе с таджикского «Богистон» означает «земля садов». Возник в VI веке, в период расцвета Тюркского Каганата (552—745), когда начали заселяться предгорья и холмистые районы реки Чирчик и ее главных притоков. В Средние века по этим местам проходили торговые пути из Семиречья и Ферганы в Чач (Ташкент).

БОКСЫ — у народов Средней Азии. (каракалп., казах. баксы, узб. бахши от санскритского бхикшу – «учитель») — шаман, народный поэт, певец и сказитель, изустный профессиональный творец.

БУРГУТ – орёл.

ДАТХА (дадха, датка) — в Средней Азии одно из высоких званий, нечто вроде Высокоблагородия или Вашего сиятельства. Букв. «Тот, от которого требуют справедливости». Полководец, предводитель, титул наместников.

ДЕХКАН (дихкан) — персидский термин, известный со времён Сасанидов в Иране и в Средней Азии. Первоначально так именовались выделившиеся из общины владельцы земли, частью превратившиеся затем в феодалов, иногда — сельские старшины. В VII — XII вв. дехкан — землевладельцы-феодалы из старинной иранской знати, владевшие землёй на правах мулька; иногда дехкан называли и крестьянина — собственника земли. По мере того как между XI и XIII вв. местные землевладельцы в Иране и в Средней Азии уступали место тюркским и монгольским военным ленникам (иктадарам), значение «дехкан» как феодала постепенно исчезло. После XIII в. термином «дехкан» обозначали крестьян (всех категорий).

ДИВОНА (девона, дуана, дубана) — в Средней Азии и у многих тюркских народов -странный, сумасшедший, юродивый, одержимый духами. Термин происходит из фарси и буквально означает «одержимый дэвами». По традиции дивона уважается и иногда почитается населением, как человек Аллаха, к которому приходят необычные видения. Некоторые из дивона становятся суфийскими шейхами. Считается, что дивона обладает сверхъестественными способностями, может быть магом и прорицателем. Понятие дивона происходит из доисламских верований, предполагается, что ранее дивоной называли шаманов.

ИШАН — мусульманское духовное лицо, наставник и руководитель мусульманских монахов. Эшон — глава и наставник мусульманской общины, обычно принадлежащей к одному из мистических (дервишских, суфийских) орденов. Ишаном называются также главы общин верующих в секте исмаилитов

КАНАУС (перс.) — плотная шёлковая ткань полотняного переплетения; мягкие сорта канауса носят название бурсы, а плотные и тяжёлые — тафты.

КАРАГАЧ – дерево (кара –«чёрный» + агач – «дерево»), наименование вязов и ильмов в Средней Азии и других районах расселения тюркских народов. Чаще всего так называют вяз мелколистный.

КАТЫК (каз. қатық) — кисломолочный напиток, распространённый у тюркских народов и в Болгарии. Производится из натурального молока путём его сквашивания специальными бактериальными культурами. От всех других видов простокваши катык отличается жирностью (перед сквашиванием молоко долго кипятится, зачастую выпаривается на треть).

КАЧКАН (качкын) (тюрк.) — беглец; дезертир; беженец. Частая пометка против имени нукеров.

КОСА (от араб. каса, перс. касе – «чаша», «миска») – в Средней Азии глазурованная керамическая или фарфоровая суповая чашка в форме пиалы, но большего размера, украшенная традиционной орнаментальной росписью.

КОШМА — орнаментированный войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти у скотоводческих народов Средней Азии и Казахстана.

КУМГАН (тюрк.) — металлический – бронзовый или латунный — сосуд для кипячения воды с овальным, приплющенным с боков туловом, высоким узким горлом со шлемовидной крышкой, длинным высоким носиком и ручкой, соединяющей крышку с туловом. Украшался орнаментальной резьбой, иногда с инкрустацией цветными металлами.

КУРЖУМ (коржын) — переметная сума с двумя отделениями для хранения и перевозки вещей.

МАДРАСА (медресе) (арабское мадраса, от дараса – «изучать») — мусульманская средняя и высшая школа, готовящая служителей культа, учителей начальных мусульманских школ — мектебов, а также служащих государственного аппарата в странах Ближнего и Среднего Востока и других. М. получили распространение в IX — XIII веках в странах, где преобладало население, исповедовавшее ислам. М. открывались обычно при больших мечетях. В учебной программе М. — арабский язык, теологические, юридические, исторические и некоторые прикладные дисциплины. В средние века М. были не только очагами мусульманского богословия, но и имели определённое культурное значение. Здания медресе 1 — 2 этажные, с внутренним прямоугольным двориком, вокруг которого размещаются мечети, кельи, аудитории.

МАХРАМ — придворный.

МАШКАРАБАЗ (маскарабоз) — узбекские бродячие актеры – комедианты, канатоходцы,. Импровизировали по ходу выступления, используя разнообразные приемы зрелищных представлений – песню и танец, дрессуру и жонглерство, эпическое повествование и пародию. Аналог русских скоморохов и европейских жонглеров.

МИРЗА (перс. мурза) – 1. в Иране титул члена правящей династии; писец, чиновник, секретарь. 2. У тюркских кочевых народов мирзой назывались главы отдельных родов и орд.

МУДАРИС — старший учитель, преподаватель, педагог, наставник.

НАН — лепёшка, хлеб вообще.

НУКЕР (от монгольского «друг», «товарищ») — дружинник на службе знати в период становления феодализма в Монголии. Во время войны нукеры выступали ратниками в войске своего сюзерена, в мирное время — стражей, «домашними людьми», приближёнными. Первоначально он получал за свою службу полное содержание и снаряжение, затем часть военной добычи и земельные пожалования с насельниками-крестьянами (своеобразные бенефиции), что способствовало превращению их в обычных вассалов крупных феодалов. В XIV—XX вв. термин «нукер» стал употребляться у народов Передней и Средней Азии в значении «слуга», «военный слуга».

ПАЙ-ТИША — топор

ПИАЛА (от перс. пийале) — сосуд для питья в Ср. Азии и сопредельных областях — небольшая фарфоровая или фаянсовая чашка без ручки.

ПЯНДОЗ — возможно, происходящие с реки Пяндж — левого притока Амударьи, которая протекает между Афганистаном и Таджикистаном, или из города Пяндж на одноименной реке.

РАИС (араб.) — имеет значение «начальник», «глава», «руководитель», «председатель».

РАМАЗАН (рамадан) — 9-й месяц мусульманского лунного года хиджры. Согласно исламу, в этом месяце Мухаммеду было ниспослано первое откровение. В рамазан мусульмане должны соблюдать пост (уразу): с восхода до заката солнца запрещается есть, пить, курить, вдыхать благовония, получать какие-либо удовольствия.

САЛЛА – чалма. Формируется длинным полотнищем однотонной (реже полосатой) лёгкой ткани, обёрнутым вокруг головы. вокруг тюбетейки, шапки, фески.

СУМБУЛЬ (сумбул) — Euryangium sumbul Kauffmani, более новое название — Ferulasumbul Hook. Fil., ферула мускусная. Растёт по каменистым склонам на Туркестанском, Зеравшанском и Гиссарском хребте. Сумбул принадлежит к числу душистых растений; масло сумбула имеет большое значение в парфюмерном деле, как фиксатор различных летучих эфирных масел.

ТАБУТ — здесь: погребальные носилки. Для сравнения, Ковчег Завета в исламе называется «Табут Сакина» — Хранилище Благодати, а в некоторых переводах называется гробом.

ТЮРА — господин, начальник

УЛЕМ (от араб. alim, «ученый», от alima, «знать») — в мусульманских странах — представитель сословия богословов и законоведов. Обычно занимают посты судей и юрисконсультов. Собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических сторон ислама. Со временем стало уважительным прозвищем. Право называться улемами всегда оспаривалось знатоками Корана и преданий, правоведами-факихами и др. Улемы противопоставлялись философам и суфиям. Они подразделялись на сообщества по профессиональным занятиям, принадлежности к богословско-правовым школам (мазхабам), по месту проживания и т. д. Эти сообщества не имели, однако, четких организационных форм. Но с XVI в. улемы постепенно превращаются в единую социальную силу. Этому способствовало резкое противопоставление суннитского ислама в лице Османской империи шиитскому исламу, провозглашенному официальной формой исповедания ислама в Сефевидском Иране.

ХОУЗ (хауз, хаус) (араб.) – в странах Ближнего и Среднего Востока естественный или искусственный водоём, водохранилище, крытый или открытый бассейн во дворике жилого дома, в парке, в саду, на городской площади.

ШУРПА (сорпа, сорбе) — мясной суп, чаще всего с жирной бараниной и овощами. Иногда её готовят из сырого мяса, иногда – из предварительно обжаренного. В качестве мяса может использоваться и птица (как правило, мелкая дичь) и даже рыба (так называемая «асы-сорпа», характерная для прибрежных районов Туркмении). В шурпу кладется довольно много лука -примерно в 4-5 раз больше, чем в европейские супы (на то же количество жидкости). Она характеризуется повышенной жирностью и использование большого количества зелени и приправ. При сравнительно постоянном наборе крупно нарезанных овощей — моркови, картофеля и лука, в шурпе могут использоваться в немалом количестве разнообразные фрукты — яблоки, абрикосы (курага), айва, cливы. Зелень и приправы варьируются от региона, однако практически везде в состав входят петрушка, укроп, кинза, красный перец. В Узбекистане добавляют зиру в больших количествах и базилик.

ТАВАВИС — город на Шёлковом пути, недалеко от Бухары. Свое арабское название (букв. «Павлины») селение получило в 710 г., когда арабы впервые увидели здесь павлинов, содержавшихся, по словам Нершахи, в домах местных богачей, по словам Табари — в селении; древнее название селения было Арфуд. На местный базар съезжались торговцы из разных местностей Мавераннахра, даже из Ферганы и Шаша; эти ярмарки были источником богатства жителей, мало занимавшихся земледелием. Taвавис имел соборную мечеть, но крепость его уже в конце X в. лежала в развалинах; в XV в. и селения уже не было.

ТАКСЫР— господин (почтительное обращение к непосредственному собеседнику).

ТАРАНЧА — 1. Средневековый термин, употреблявшийся для обозначения мусульманских земледельцев китайской области Кульджа в современном Синьцзя́н-Уйгу́рском автономном районе, в особенности тех, кто имел тюркское или тюркско-монгольское происхождение. В некоторых источниках термин стал употребляться и по отношению ко всем земледельческим мусульманским народам тюркско-монгольского происхождения всей Средней Азии, так как в переводе с чагатайского языка попросту означает «земледелец», «крестьянин». 2. Часть народности уйгур, переселившаяся в пределы России в начале второй половины XVIII в. из восточного Туркестана. В данном тексте, однако, таранчи имеют сходство с монголами.

ШАТИР — шуттар (мн. ч. от шатир) — «молодцы», «ловкачи». В эпоху позднего средневековья были широко распространены рассказы о шуттар — ловких мошенниках, обманывающих простаков. В Хорасане сарбадаран — «висельники». Слово шатир наряду с отрицательным получило и положительное значение — «молодец»., а в Магрибе — сукура — «соколы».

ХАКИМ (от араб. «знающий», «мудрый») — судья или правитель.

ХИРМАН – 1. стог, место скопления хлопка во время сбора урожая. 2. ток. «У туземцев весь хлеб сыромятный. Ток – хирман обыкновенно устраивается на ниве же, то есть всегда в большей или меньшей отдаленности от жилья»; «…. в отместку за пренебрежительное к нему отношение драл с надменного собрата вдвое… в свою очередь кочевник, выросший среди войны и грабежей, в конце лета или осенью грабил сартовский хирман и… увозил уже обмолоченное земледельцем зерно». Наливкин, «Краткая история Кокандского ханства.»