Конверт

Первый: – Что мы будем делать?

Второй (пожимая плечами): – Играть в крокет.

Третий (наивно): – Может, в преферанс, джокер?

Четвертый: – Заниматься любовью.

Пятый: – Нет, мы будем ждать… (обращаясь ко второму) – Так я вас понял?

Второй (с испугом): – Нет, вы меня поняли совершенно не так.

Первый: – Я предлагаю пока пожевать и выспаться.

Все смеются.

Они рассаживаются по машинам и выносятся из города.

Пятый: – Я осмеян.

I

Всем известно искусство китайских фокусников: вокруг неподвижных пальцев кружится мотылек, вылетевший из рук, но никто не знает, как это делается.

И так же порхал листок газетной бумаги. Он сложен в стрелку вроде тех, что бросают дети, и летит над дорогой. Мы, в машинах, хотели его догнать. Он летел, то опускаясь, то вспархивая. Когда мы слишком торопились и почти наезжали на него, он просто сворачивал куда попало.

Когда мы останавливались, он падал на асфальт или садился в траву. Все мы удивлялись его странной способности. Никто не знал, кем он пущен. Один из нас почти точно объяснил нам, что секрет этой стрелки в особой чувствительности к воздушной волне, которая, очевидно, предшествует каждому движению. Он водил руками и тыкал нам в лицо указательным пальцем: когда волна внезапная, она толкает этот листок с силой, когда медленная – она как бы несет его. Слишком быстрая волна вследствие какого-то особого устройства этой стрелы отбрасывает ее в сторону. Когда волны нет – мотылек неподвижен.

Кое-кто смеялся и говорил, что стрелка просто ведет нас куда хочет. Вообще все мы думали, что это китайский фокус.

Местность была дачная, разбитая на ровные лужайки, город звенел далеко за спинами. Потом пошли разбегаться овраги, шурша мостами. Нам поднадоело, но мы решили рвануть еще раз.

При этом мотылек сразу же вильнул в сторону, и первая машина, которая свернула за ним, села тут же за шоссе на бугре дифером в землю. Конечно, шасси наших машин были совершенно не приспособлены к неровностям.

Часть общества осталась снимать ее. Мы с ругательствами хотели подобрать стрелу, но она не далась, и тогда мы все решили на нее плюнуть.

Но один из наших молодых людей оставил нас, сел за руль во вторую машину и все-таки хотел наехать на нее. Он дал себя увести по дорогам. Когда стреле вздумалось перемахнуть через крокетную площадку, он свернул туда же, разогнал шары и перемял ворота. Девушки в черных спортивных майках и штанах старались попасть в него своими молотками. Потом он опять очутился на дороге и вдруг появился среди нас.

А газетный мотылек, сделавши круг и вернувшись к нам, сел на дороге. Вот так штука!

Тогда этот молодой человек, видимо очень упрямый, вылез и пошел ловить его пешком. А мы занялись машиной и перестали о нем думать.

II

Через некоторое время он очутился в каком-то пригородном квартале. Кирпичные заборы редко прерывались фасадами. Стрела упала у порога полуоткрытой двери.

Молодой человек еще раз протянул за ней руку. Он ясно видел газетные строчки и буквы, но не мог прочесть ничего связного да и не интересовался, естественно, содержанием листа, а хотел разглядеть его удивительную форму. Но как сделана эта стрела, понять было нельзя. От его движения она перепорхнула порог и влетела в дверь.

Он зашел за ней в темный вестибюль с черным цементным полом. Увидевши лестницу вверх, он подумал: «Ага, дело идет к концу. Куда же я попаду? Но неужели она может взлететь по лестнице? Очень странная штука!».

Он шагнул к стреле, и она двинулась вперед, но влетела в темную дверь направо, которая, как оказалось, вела к другой лестнице, спускавшейся вниз.

Эта крутая лестница несколько раз переходила в короткие коридоры, от которых отходили другие. Он не особенно запоминал дорогу, удивляясь тому, как эта стрела падает и перескакивает через ступеньки.

Только он нагибался за ней, она вылетала у него из-под рук и лежала совсем близко, освещенная редкими лампочками в сетках, какие бывают в проходах, складах и погребах.

Он колебался и подумывал бросить, но любопытство привязало его. Ее повадки были так сознательны, что он был в известного рода упрямой ярости.

Уже давно он перестал нагибаться за ней. Она лежала у самых его ног. Он повернулся, чтобы уйти. Она осталась. Он опять подошел и стал медленно тянуть к ней руку. Она лежала. Он кинулся. Она вылетела так, что он чуть не упал. Он опустился еще на ступеньку и опять стал тянуть руку. Он продолжал тянуть еле уловимо. Не было ни движения воздуха, ни шума. Его пальцы были уже близко. Стрела лежала неподвижно. Он решил не уступать обманывающей мысли о неожиданном броске. Он почти дотрагивался пальцами до бумаги и тогда заметил, что и стрела уже давно неощутимо сдвинулась. Но теперь она не уходила вперед, как прежде, а поворачивалась вокруг своей оси так, что хвост, к которому тянулись его пальцы, удалялся от них. Одновременно с этим стрела медленно отползала в сторону, как живое существо.

Это привело его в ужас. Он бросился по ступенькам вверх. Но тут он понял, что заблудился.

Пустые комнаты вели к коридорам. Вдруг ему померещился за одной из дверей какой-то звук. Он быстро пошел туда, но кто-то неожиданно удержал его. Он оглянулся. Это место было освещено, но он увидел совершенно темную фигуру, от которой отшатнулся. Потом он разглядел, что это негр, который, извиняясь, прикасался к своей фуражке. Он был одет как рассыльный, но, кажется, без пуговиц и галунов.

В руке он держал маленький поднос, на котором молодой человек сперва ничего не заметил. Но поднос шевельнулся, и он увидел на нем черный конверт. Он спросил:

– Как отсюда выйти?

Негр опять прикоснулся к фуражке и протянул поднос.

– Что такое?

– Это поручено передать вам, – отвечал негр торжественно. При этом молодой человек заметил, что он все время держит глаза опущенными, глядя на свой поднос.

– Покажите, где выход.

– Велели передать вам, – повторил негр. При этом он почтительно улыбнулся, прикрывая рот рукой, очевидно из вежливости.

– Кто велел? – удивленно спросил молодой человек.

– Говорили, что для вас будет хорошо получить это.

Молодой человек оттолкнул поднос и закричал:

– Покажите выход!

Негр, пожимая плечами, указал на лестницу, и молодой человек стал быстро подниматься по ней. Он оказался в коридоре, кончавшемся двумя дверями, и ударил кулаком в одну из них.

Дверь открылась. Из нее вышла женщина. Она была хорошо сложена, в легком костюме, кажется спортивном, вроде тех девушек с крокетной площадки, у которых он перепортил ворота. Но при этом на ней набекрень была вечерняя шляпа с большими полями, страусовым пером и густой черной вуалью.

Эта нелепость заставила молодого человека вздрогнуть. Он отодвинулся, а женщина придвинулась к нему и, вынувши из плюшевой сумочки, подала черный конверт. Но он убрал руки и закричал:

– Где здесь выход, черт бы вас всех побрал, покажите, как выйти!

Женщина сказала:

– Сейчас же возьмите это.

– Я не желаю, пустите!

Молодой человек подбежал к двери, из которой она вышла, но там было темно. Она повторила:

– Возьмите.

В отчаянии и нерешительности он остановился и протянул руку, заглядывая ей в глаза. Но сколько он ни высматривал за опущенной вуалью, он не мог различить никаких глаз. В ужасе он кинулся ко второй двери, которая была заперта. Женщина сказала:

– Еще раз – возьмите это.

– Нет!

Тогда она подошла к нему и, помедля несколько секунд, открыла дверь.

Он увидел свет, оглянулся и бросился вон. Потом он присоединился к нам.

III

Вечером мы сошлись в комнате, похожей на зимний сад. Хозяйка принимала здесь не всех. Для большинства был магазин – днем. Но мы были ее приятели. Мы катали ее на машине.

А здесь, кроме местных растений и цветов, было много тюльпанов. Она выпрашивала луковицы у моряков. Тут же, под волосатой пальмой, на циновке играл ее мальчишка, сын, которого она тоже выпросила у моряков. Он был похож на нее – маленький для своих девяти лет и желтовато-бледный. Сама она вышивала, сидя в плетеном кресле, белый кружевной платок. Несмотря на косметические предосторожности, выглядела она неважно – глубокие синие пятна под глазами. Этому способствовала зелень, затянувшая стены и увивавшая решетки жардиньерки. Она выглядела больной.

Рядом с хозяйкой – она пододвинула его стул к себе – сидел молодой человек. Он говорил ей, напряженно следя за движением иголки:

– После всех этих штук меня не оставляет страх, а главное, противно, что его внушают самые обычные вещи. Совершенно не знаю и не могу понять, чего я боюсь.

Слушая его, она думала про себя: «Однако не удивительно, что ты боишься. Обегал почти все помещения, побывал почти всюду. Прошел почти до конца. Не хватало нескольких шагов. Неужели он не видел и не догадался? Но, может быть, он притворяется. А впрочем, какое мне дело. Мое дело исполнить, раз приказали».

Вдруг молодой человек отдернул руку и сказал:

– Зачем ты хотела уколоть?!

– Что? – спросила хозяйка.

– Меня… иголкой.

– Нет, вам это показалось.

– Я видел, что ты тянула ее ко мне. Но я отдернул руку. Ты это брось… Я боюсь…

– Ну знаете, вам нужно лечить нервы. Чего же вы так сильно боитесь?

– Ну, например, я боюсь, что иголка отравлена.

– Нет, что вы, смотрите – я уколю себя. Вот, возле большого пальца левой руки. Видите? А теперь, в наказание за вашу трусость, я уколю и вас.

И она глубоко вонзила иголку в его руку. Он поднялся, побелевши как мел, и вышел.

А она думала: «Хорошо, очень хорошо, что я заблаговременно привила себе, как было сказано, этот яд. Никогда нельзя знать, имея дело с этой штукой, чем может кончиться. Я ожидала, что могу поцарапаться нечаянно. Правда, мне и в голову не приходила такая неожиданная выходка».

Когда мы расходились, один из гостей, наткнувшись на игравшего в углу мальчика, удивленно остановился над ним. Сидя на циновке, которую он притащил из лавки, мальчик старательно складывал бумажку. Видимо, он уже давно делал это, но не мог добиться того, что хотел.

Все-таки газетный листок, который он держал в руках, был некоторым подобием нашего знакомого мотылька. Гость наклонился над ним и убедился в том, что это действительно была та самая стрела, но сильно измятая и измененной формы. Он взял ее, но от нетерпения рассмотреть или сложить, расправил ее совершенно, так что в его руках оказался – правда, пересеченный массой линий, по которым был прежде сложен – обыкновенный газетный листок.

Первое, что бросилось в глаза гостю, было крупно набранное имя только что ушедшего молодого человека.

Дальше он прочел извещение о его смерти.

По записи, сделанной в Ленинграде 29 января 1940 г.

Закончено 28 января 1945 г., Алма-Ата.